Забудь каток и колесо, историю и шар.
Забудь наивное — когда ты верил: что-то есть.
Недоказуемое Всё, неведомым шурша,
всё тает-тает… И еда — единственная вещь.
Увы, законы (дважды два) и практика (курьёз!)
равно сомнительны. Одна метафора права,
Она с капелью ржавых крыш сольёт дождинки слёз,
к вулкану приравняет прыщ и к музыке слова.
Метафора родит лиризм, она включает свет.
И в этом свете (только в нём!) является предмет.
Всё — виртуально: водоём, премьера, Интернет...
Так называемая жизнь необъяснима. Нет.

* * *

Век — многояк: то трепет недр, то цокот монет.
То нет Материи как нет, то Времени нет.
Но он проедет перегон и ляжет в аннал.
Его не сгубит самогон-тротил-аммонал.
А сущность проистекших лет, событий мня воск,
и руша фабулы скелет, готов просечь — мозг!
Жуя, жуя за годом год — и что, что их сто! —
наврёт-наврёт бесстыжий код компьютера — что:
превышен уровень того, принижен — сего,
и где резвилось божество — гниёт вещество.
Ещё вчера зияла щель — сегодня: бугор.
И не злодействует Кощей, смещённый Ягой.
Деревенеет капитал, чтоб ткань стала — сталь.
Где голос пел и обещал — сегодня: «Отстань!»
Вот пожелтел газетный лист, не жжётся глагол,
Ваяет монументалист мемориал — в стол.
И всё напористее тьма, безжизненней свет.
Нет памяти и нет ума. И времени нет.

Я

Знай: это я!
Козьма Прутков

Я вовлечён в пространство бытиЯ.
Я жизнь прошёл от края и до краЯ.
Я переполнен собственными Я.
Я ль виноват, судьба ль моя такаЯ?..
Я погребён под грудами тряпьЯ.
Я зимы не люблю. Ах, мне бы маЯ!
Я ем еду. Мечтаю. Жду трамваЯ.
Я пиво пью заместо мумиЯ.
Я стар теперь. А в детстве, партизанЯ,
Я был фанатом Дедушки МазаЯ.
Я весь погряз в гордыне, твёрдо знаЯ:
Я был. Бываю. Есмь. Пребуду — Я!
Я понял ВСЁ — наука-то простаЯ!
Я только не уверен: я ли — Я?..

Когда-то...

Напротив памятника Пушкину
кафе-молочная. Я там
машу сосискою надкушенной —
как бы указываю ртам
режим и ритмику жевания:
альты — ням-ням, басы — хруп-хруп!..
Жуют студенточки жеманные,
куриный расчленяя труп.
Смели два марципана щёголи,
два капитана в галифе.
Клыки, кренясь, у бабки щёлкнули,
она немножко подшофе.
А за стеклом моя милиция
законно алчет шоферóв.
Шуршит бульвар тверскими листьями.
Лицо луны вздымает бровь.
В углу качнулся и уснул-таки
алкаш, как твёрдый знак загнýт.
В «России» в Малом зале мультики.
Начало через семь минут.

Свобода теперь

Брожу среди улиц. Имею свободных часа полтора.
И рад, как безумный Емеля со сказочной щукой у рта.
Завязаны тучи узлами. Термометер косит на нуль.
Свобода! Ведь это же знамя, которому я присягнул!
Что ноль! Мне сегодня и минус не сможет испортить досуг.
Вот жаль, телефоны сменились за сорокалетье — подруг.
Но я пересилю досаду и приступ тоски перебью.
Но я на бульваре присяду на редкую ныне скамью.
Всё так же, как прежде красивы фигуры отзывчивых жён...
Бутылку прохладного пива открою карманным ножом.
Опять оттеняет барокко деревьев потухшая медь.
Я тут проторчу одиноко, покамест не станет темнеть.
Вот в сумерках пара за парой взлетят, обнимаясь, в зенит.
Старушки побрякают тарой. Трамвай чем-то там прозвенит.
Потянет сырою прохладой. Бабуси посуду сдадут.
И вот — притягательно сладок домашнего дыма уют.
Пора возвращаться к покою. Метро. Телевизор. Постель.

Так вот она, значит, какою Свобода предстала теперь.

* * *

Так. XXI столетье.
А в прошлом веке (где он ныне!)
я жил, как все: ел щи на третье,
негласно вопиял в пустыне…
Дробясь в нутре зерцала мутном,
с утра бухую скалил морду.
Натужась, втискивался буквой
в ячейку тесного чайнворда.
Пока самцы шукали веру,
блудя посты, как постовые,
искал я пару, как химеру,
был погружён в стиха стихию.
Пока бананы ямба ел я
и отливал в часы отлива,
она, как ящерка, глядела
зелёным глазом похотливо.
Я выходил в инет без ника —
таким Гаруном. Аль — Рашидом —
и тусовался там безлико,
перепоясанным шахидом
спеша в толкучку масс народных,
дрожащих в трепетах лобзаний,
как исполнитель на скейтбордах,
елозил злачными задами.
Под едкий запах перегару —
в метро, в его тягучих штольнях —
как шелкопряд, искал я пару,
а получал её — как школьник.
И вечным двоечником, воя,
вкусив субботней трёпки предка,
не забывал: теперь нас двое —
я и проклятая отметка.
Хоть был я видный, вроде, парень,
внедриться мог в любую щёлку,
Но лучше бы я был непарен
и на-гора давал бы шёлку…
Я не хочу служить в балете,
мамоне, богу и отчизне!
Вернись, ХХ столетье,
и снова молодостью брызни!

Летая, ликуя, играя

Ц. это ц. — О.М.

Я кверху взлетал, я планировал вниз,
но я не участвовал в войнах.
Играл бессеребренно в бисер на бис,
как бес у небес беспокойных.
Клевал наклонений калёную суть,
ничуть не склоняя колено.
И лысого флага болтался лоскут
тоскливо — то клёво, то влево.
Болтун многоякий, глумливый глагол,
как гугол, бездонен и гулок,
на руки, на крюки и просто — на пол
не лóжил охальных охулок.
Напротив: матроны, мужья и зятья,
Светланы, Ларисы и Вали
в восторг приходили, в мосторг заходя,
и 5 мне любезно совали.
Шестой — обглодает последнюю кость,
и вот я — журнально и книжно —
цикутой цикады от(п)равлен на пост,
на мост моего модернизма.
От берега А и до берега Б
он реет — от края до края.
Я — виден. Но главное: сам по себе.
Летая. Ликуя. Играя.

Александр Иосифович Воловик
(Россия)

Родился в 1942 г., Сорочинск, Оренбургской обл. С 1944 живёт в Москве. В 1965 окончил мехмат МГУ. Стихи пишет с детства, но печататься начал лишь в 1987. Поэтические произведения публиковались в газетах «Литературная Россия», «Гуманитарный фонд», «Литературная газета», «МОЛ»; в журналах «Вопросы литературы», «Футурум Арт», «Магазин», «Огонёк», «Крокодил», «Алеф», «Крещатик» (Мюнхен), «Zlatna greda» (Novi Sad; в переводе на сербский яз.), «Фонтан» (Одесса), «Чайка» (США), «Ренессанс» (Киев), в альманахах «Поэзия», «Юрьев день» (Киев), «Предлог», «На любителя» (США), «Провинция» (Запорожье), «Каштановый дом» (Киев); в сборниках «Граждане ночи», «Время Ч: Стихи о Чечне и не только», «Облако», «Музыка стиха», «Музыка в переплёте», «Поцелуй Эрато». Автор книг стихов «Сам себе автор» (М., 1996) и «Договоримся о воздухе» (М., 2006). Член Союза литераторов РФ (1992) и Союза писателей Москвы (2001).

Не в деньгах счастье, а в их количестве.

Изобразительное искусство развивается: художники эпохи Возрождения рисовали женщину обнаженной, современные рисуют ее голой.

С кем вы, мастера макулатуры?

Заблудился, отстав от тех, кого вел за собой.

С кляпом во рту не поговоришь. Зато как думается!

Какими же близкими становимся мы друг другу в час пик!

Если бы дети выбирали себе родителей сами, многие взрослые навсегда
остались бы бездетными.

На чужих плечах любая ноша легка.

Отсутствие здоровья мешает больным лечится.

Чем хуже готовят повара, тем вежливей должны быть официанты.

Какой замечательный некролог! С таким бы жить и жить!

Молодость ушла к другому.

Чтобы прослыть дураком, одного везения мало.

Знания забудутся, пробелы в них — никогда.

Старость не радость, а биологическое состояние организма.

Наши прогнозы — сила: они меняют климат.

Не бойтесь старости — она пройдет.

Вдохновение посещало поэта часто, но ни разу так и не застало.

Женщина добра: она может простить мужчину, даже если он ни в чем не виноват.

Бывает, что один честный человек мешает всему коллективу считать себя порядочным.

Сделай — если не можешь пообещать.

Я многое понимал, пока мне не объяснили…

Автор этих афоризмов-шедевров — Михаил Михайлович Генин (27 апреля 1927 года — 4 мая 2003 года). Рано остался без родителей, воспитывался в детском доме, в годы войны был воспитанником военно-музыкальной школы в Москве. С этим периодом связан следующий эпизод биографии. Решили, что будет очень красиво посадить играющий детский духовой оркестр на идущих мелким аллюром лошадей. Привезли музыкантов в кавалерийскую школу им. Буденного. Все забрались в седла, и только Генин остался на земле, пояснив, что при первых же ударах барабана лошадь испугается и рванет. Командир предложил выбор: лошадь или гауптвахта. Михаил Генин выбрал гауптвахту. И угадал, при первых же звуках инструментов многие лошади встали на дыбы. Через десять минут к удовольствию Генина все смешалось в кучу.
Дальше была работа музыкантом в цирке. В свободное время он часто бывал в литературной студии «Магистраль». Здесь Михаил Генин озвучил свои первые афоризмы, записывая в тетрадку все интересное, что слышал, что самому пришло в голову. Со временем Генину стало тесно в «Магистрали», его потянуло на сцену.
У него была семья, в которой росли дочь и сын. Как-то он сказал сыну: «Знаешь, есть писатели, знаменитые одной-единственной строчкой – вот от Орлова осталось только это, гениальное: «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат...». Потом прибавил лукаво: «Я надеюсь, после меня останется все же несколько строчек...».

Британский писатель. Родился в Глазго в семье шотландского министра. Родным языком в семье был гаэльский (разновидность шотландского), английский был вторым языком. Ранние годы Алистер провел на севере Шотландии. Когда ему исполнилось 14 лет, умер отец, и вместе с матерью он вернулся в Глазго. Окончил школу в 17, через год в 1941-м поступил на службу в Королевский Флот торпедистом. 

Во время Второй Мировой Войны воевал в Северной Атлантике, участвовал в конвоировании грузов для СССР. В конце войны попал в японский плен, вернулся из которого в 1946 году.

Прежде чем стать детской писательницей, она четверть века прослужила во внешней разведке, где сочиняла лишь докладные записки и рапорты под грифом «совершенно секретно»; работала «за кордоном» на нелегальном положении под псевдонимом Ирина и вышла в отставку в звании полковника.
  Её книг теперь нет. Они издавались массовыми тиражами вплоть до 1990 года. А потом — как отрезало.
Составляя календарь, я решил поинтересоваться, есть ли у Воскресенской хоть что-то, достойное внимания читателей XXI века. Не хотелось бы торопиться с выводами, но кажется, нет.
Ленин, Ленин, везде один Ленин. Почти всё написанное Воскресенской для детей посвящено ему. На протяжении десятилетий создавала она его благостное житие и, вполне вероятно, делала это «по велению сердца», как утверждала неоднократно с высоких трибун.
Наверное, это страшно — дожить до такого времени, когда всё, ради чего ты работал, в один миг превращается в ничто, в никому не нужный рудимент ушедшей эпохи.
После 1990 года у Зои Воскресенской вышла всего одна книга, но зато выдержала, как минимум, два издания, — «Теперь я могу сказать правду: Воспоминания разведчицы»

Юхан Борген (1902-1979) принадлежит к числу тех выдающихся писателей и деятелей культуры XX века, имя которых известно не только на родине, но и далеко за ее пределами.

Сын адвоката. Литературную деятельность начал как журналист. Демократические черты в мировоззрении писателя-гуманиста Юхана Боргена формировались еще в 30-е годы, когда Юхан Борген — молодой журналист, сотрудничал в левой радикальной газете «Дагбладет». Он был одним из тех, кто рано почувствовал угрозу надвигающегося фашизма и принципиально оценил то неисчислимое зло, которое он нес народам Европы.

Первая ассоциация, вызываемая именем Георгия Садовникова, — не книжная. Сначала вспоминается молодой и чуточку нелепый учитель Нестор Петрович Северов, персонаж Михаила Кононова из телесериала «Большая перемена»

Этот некогда популярный фильм, собравший целое созвездие любимых актёров, поставлен по повести Г.Садовникова «Иду к людям» и его же сценарию. Настоящий фильм про школу, только вечернюю, где учатся не дети, а взрослые.
Для детей же Георгий Михайлович сочинил три сказки: «Продавец приключений», «Спаситель океана, или Повесть о странствующем слесаре» и «Пешком под облаками». Сказки эти во всех отношениях необычные — авантюрные, фантастические, приключенческие. И к тому же весёлые. Если честно, больше всего они напоминают некие новейшие «мюнхгаузиады», настолько свободно и непринуждённо их автор смешивает реальность и самую невероятную выдумку.

100 лет со дня рождения Норы ГАЛЬ (наст. имя и фамилия — Элеонора Яковлевна Г а л ь п е р и н а; 1912-1991), русского переводчика, редактора, автора книги по теории и практике художественного перевода «Слово живое и мёртвое»

А вот переводчик, чей авторитет ни у кого и никогда не вызывал ни малейших сомнений.
Нора Галь...
Теперь это не просто литературный псевдоним Элеоноры Яковлевны Гальпериной. Так называется малая планета, открытая астрономом Крымской обсерватории Тамарой Смирновой.
Собственно, обнаруженных ею планет было две: одну Тамара Михайловна назвала в честь Антуана де Сент-Экзюпери, а другую — в честь лучшей его переводчицы, которую незабываемый Евгений Леонов назвал «мамой Маленького принца».
И это правда. Мало кто способен тягаться с Норой Галь в умении слышать слово, улавливать, чувствовать и воспроизводить неповторимую интонацию переводимого автора.
Выскажу не новую мысль, если замечу, что, читая рассказы Рэя Брэдбери или того же «Маленького принца» Экзюпери, не скоро спохватываешься, что держишь в руках иностранную книгу. Ни на минуту не оставляет ощущение, будто эта удивительная хрупкая проза изначально была написана по-русски. И сколько ни вспоминай, не вспомнишь ни единого слова, которое хоть на мгновение показалось бы лишним или неуместным, — вот каково это поистине «высокое искусство».
Среди переводов Норы Галь по преимуществу новая англоязычная классика: «Смерть героя» Ричарда Олдингтона, «Корабль дураков» Кэтрин Энн Портер, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу, пьесы Джона Бойнтона Пристли «Опасный поворот» и «Время и семья Конвей». А ещё Томас Вулф, Сомерсет Моэм, Харпер Ли, Сэлинджер…
Особое место в творчестве выдающейся переводчицы занимает фантастика: романы «Конец детства» Артура Кларка и «Всякая плоть — трава» («Всё живое…») Клиффорда Саймака, десятки рассказов Рэя Брэдбери, Айзека Азимова, Роберта Шекли, Теодора Старджона, Урсулы Ле Гуин. По словам критика и библиографа Владимира Борисова, «её переводы знакомили миллионы людей с замечательными писателями, ведь она, на мой взгляд, переводила не по заказам, а по велению души, потому и не случаен выбор книг, над которыми она работала… Пометка “Нора Галь” воспринималась как некий ориентир, что это следует читать».

75 лет Виктору Петровичу ГОЛЫШЕВУ (р. 1937), русскому переводчику.

Имеет ли Виктор Голышев какое-то отношение к детскому чтению? Когда-то не имел никакого, а теперь имеет прямое и непосредственное.
Наверно, ему и самому после множества сложнейших «взрослых» переводов непривычно ощущать себя причастным к самым шумным детским книжным «проектам» последних десятилетий — трилогии Филипа Пулмана «Тёмные начала» и одному из романов «поттеровской» эпопеи Джоан Ролинг («Гарри Поттер и Орден Феникса»). И это если не брать в расчёт симпатичную книгу британца Сэма Левеллина «Милые Крошки» (см.: Коротко: Левеллин С. Милые Крошки).

100 лет со дня рождения Альфреда Элтона ВАН ВОГТА (1912-2000), американского писателя.

Поэту и  переводчику Владимиру Ивановичу Фирсову исполнилось бы 75 лет. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Начинал с лирических стихов о природе и любви. В 80-е был редактором журнала «Дружба». Сборники гражданской лирики: «Преданность» (1964), «Чувство Родины» (1971), «Музыка души» (1978), «Соловьиная ночь» (1982), книга стихов и поэм «Звездная песня неба» (1985), «Отечество» (1988), «Когда душа перерастает в слово» (1990) и другие. Был главным редактором журнала «Россияне». Лауреат премий имени М. Горького, премии Ленинского комсомола, имени А. Твардовского, К. Симонова, С. Есенина. Жил в Москве.

СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ

Детям моим и

внукам посвящаю

Опять озвучены осины,

Кусты черёмух и ручьи.

Опять, опять по всей России

Поют ночами соловьи.

-

Они поют не по привычке,

Не по нужде в конце концов!

Их песня –

Это перекличка

Домой вернувшихся певцов.

-

– Я тут! Я тут! –

Один выводит.

– И я! И я! И я! И я!.. –

А сколько горестных мелодий

В обычной песне соловья!.....

рассказ Владимира Фирсова о своей жизни